Один из ответов на вопрос, что будет, если
Америка ослабнет или отдалится от Европы, звучал так: Европа сблизится с Россией. Она сделает это,
во-первых, потому, что только так сможет противостоять давлению или притяжению Китая. Во-вторых,
потому, что отпавшую или сникшую Америку придется кем-то заменить. А Россия – давний и самый
европейский по культуре сосед Европы, более близкий не только чем Китай, но и арабский или турецкий
восток.
Этот ответ принимал за данность политическую реальность второй половины XX и начала
XXI века, когда Европа сначала прислонялась к двум полюсам биполярного мира, а затем к
полюсу-победителю в виде США.
Вдобавок многие считали, что, оставшись без внешнего если не
надзирателя, то хотя бы контролера, европейские национализмы разбухнут и снова станут конфликтовать
друг с другом. Необходимость для Европы опереться на что-то вне себя, на что-то большее, чем она
сама, дефицит самостоятельной устойчивости принимался как что-то само собой разумеющееся.
И
вот условия этой задачи, которая еще недавно выглядела гипотетической, внезапно оказались
выполненными. Избрание Трампа, его политический национализм и презрение к Европе как к хитрому
союзнику-иждивенцу, его евро- и НАТО-скептицизм, поддержка брекзита и односторонний выход из ценных
для Европы соглашений вроде договора по климату и иранской ядерной сделки развели Европу и США.
Пандемия и поведение Трампа во время выборов 2020 года довершили дело. Эпидемическая ситуация в США
– худшая в мире и никак не тянет на образец. А новые ограничения на передвижение между сторонами
океана окончательно заставили Европу выйти из-под американского лидерства – по крайней мере до
лучших времен.
Все это совпало с историческим моментом, когда Китай вырос до масштабов
второй державы мира и претендует на первенство – хотя в несколько иной форме, чем США: в форме
«будьте с нами», но без «будьте, как мы». Одновременно Китай оказался невольной причиной глобального
пандемического кризиса, который еще больше отдалил Европу от Америки.
Однако ни расхождение
с Америкой, ни выросший до угрожающих размеров Китай не привели к сближению Европы и России.
Неожиданным образом глобальный кризис, вызванный пандемией, оказался временем, когда Европа вопреки
ожиданиям не стала теснее прижиматься к сильному или искать срочную замену отдалившейся и
скомпрометировавшей себя Америке. Напротив, Европа проявила свою отдельность, особость, показала
себя не как филиал большого Запада или большой Евразии, а как вполне самостоятельный и
самодостаточный регион мира.
Оформилось и выявилось то, что Иван Крастев назвал в нашем
разговоре «европейским одиночеством». И это европейское одиночество вопреки ожиданиям многих не
включает в себя Россию.
Пандемия оказалась первым более чем за столетие кризисом, в котором
США не присутствовали как глобальный лидер. И даже как лидер свободного капиталистического мира. Они
не вели за собой Европу, не подавали пример и не были арбитром в европейских делах.
Предпосылки для этого создала эгоистическая, антиевропейская позиция Трампа. Но даже если бы США
выступили с претензией на роль лидера и арбитра, Европа изумленно отвергла бы такое предложение.
Картины, которые европейцы видят в США, ужасают. Самая богатая страна мира, которая тратит на
медицину 17% своего умопомрачительного ВВП, то есть больше, чем бюджеты многих богатых стран Старого
Света, справляется с ситуацией хуже, чем любая из них.
Подобно США, Россия подошла к
эпидемическому году, заранее максимально отдалившись от Европы. Однако отсутствие кризисной смычки
между Россией и Европой объясняется не только этим.
Мы видим, что пандемия – это время
самодостаточностей. Континентальное соседство, общая граница и даже более дружелюбные, чем сейчас,
отношения все равно не стали бы достаточной предпосылкой для кризисного объединения. Разделяют не
только океан или политика, разделяют самодостаточности.
Пандемийный мир разбрелся не только
по национальным квартирам, но и по кондоминиумам самодостаточностей. Кризис в очередной раз выявил,
что европейский кондоминиум не включает в себя Россию, а Россия самодостаточна без Европы. И это
было бы так даже при более ровных отношениях и более прозападном правительстве в Кремле.
В
пандемию Россия и Европа не конкурируют и не враждуют, разве что, как все на начальном этапе, за
поставки еще дефицитных ИВЛ. Россия и Европа просто существовали и продолжают существовать
параллельно, идут отдельными, не синхронными курсами. Они каждый в свое время вводили и снимали
карантин, по-разному открывали и закрывали границы, отдельно разрабатывали, испытывали и
регистрировали свои вакцины и проводят параллельные кампании вакцинации.
Первоначальные
громкие попытки России – вроде помощи Италии в марте – выстроить союз с Европой против коронавируса,
наподобие других предложенных (но не принятых) союзов против общего зла в виде терроризма или ИГИЛ,
не имели развития.
Сама борьба с пандемией развивается в России и Европе по-разному. Европа
после некоторых колебаний выбрала мягкий вариант жесткого китайского сценария борьбы – видимо, под
впечатлением от провала своего бывшего лидера – США. Отколовшаяся поначалу Швеция была быстро
пристыжена и поставлена на место.
Россия, как и весь мир, тоже сначала пыталась копировать
китайский путь, но вскоре от него отказалась. Теперь, когда Европа заходит на третий полный локдаун
с комендантским часом и разорванными перемещениями между регионами, Россия без малейшего оттенка
официального ковид-диссидентства, в стиле Трампа или Лукашенко, идет средним путем. Акцент сделан на
умеренные меры индивидуальной защиты, подкрепление умеренными санкциями и мобилизацию чрезвычайных
возможностей системы здравоохранения без повторных локдаунов, с открытыми театрами и ресторанами.
Эта самодостаточность подкреплена тем, что российское государство оказалось, возможно,
менее щедрым в кеше, но не худшим, чем Европа, партнером и защитником граждан в период эпидемии.
Если бы ситуация в России развивалась по американскому сценарию, настроения, толкающие Россию в
сторону ностальгии по слиянию с Европой, были бы сильнее.
Странами, которые попытались
держать границы с Россией открытыми, оказались такие же неевропейские европейцы, как она сама, –
Турция и Великобритания. Британия, однако, вынуждена была закрыться, отказавшись до этого от
среднего пути и на деле доказав свою принадлежность к европейскому кондоминиуму.
То, что
политическая ориентация правительства не связана напрямую с включением в границы европейского
одиночества, показывает случай Украины, которая, несмотря на европейский выбор, осталась за
пределами европейского кондоминиума и, разумеется, за пределами российского. Двойное одиночество
Украины видно и в вопросах свободы перемещения и вакцинации. О вакцинировании украинцев не
позаботился ни один из самодостаточных соседей.
Европейский кондоминиум или, если угодно,
самодостаточный бабл оказался построенным на нескольких принципах, которые раньше были плохо заметны
за туманом глобализации. С одной стороны, пандемия показала, что национальные государства в Европе
не исчезли – это они вводят карантины, платят компенсации и вакцинируют. С другой стороны, после
первой неразберихи быстро стало ясно, что по отдельности европейские государства больше не могут
быть пространствами самодостаточности. Поэтому пандемический бабл выстроили именно в масштабе ЕС.
В результате, несмотря на кажущееся ослабление ЕС, мы наблюдаем рост требований европейцев
к общеевропейскому сотрудничеству. Это прямое следствие пережитых дней европейского одиночества.
Этот опыт кризисного одиночества не включал в себя Россию и будет формировать дальнейшие
представления Европы о собственных границах и устойчивости.
