ЕС в целом (подходы отдельных стран могут
отличаться) очень медленно и неохотно отходит от курса на минимальное участие в белорусском кризисе.
Он не признал исход выборов и победу Лукашенко, но не признал в качестве президента и Тихановскую,
призывая стороны к аморфному национальному диалогу.
Первые персональные санкции были
введены только в середине октября, а санкционный список изначально был в четыре раза короче, чем его
аналог 2011 года, хотя масштаб тогдашних репрессий был несравнимо меньше нынешнего. Самого Лукашенко
включили в список лишь в середине ноября.
Интенсивные телефонные переговоры европейских
лидеров с Москвой в начале кризиса, в ходе которых в том числе передавались послания в Минск,
показывают, что в Европе стремились избежать обострения в отношениях и с Россией, и с собственно
белорусским руководством.
Поведению ЕС есть удобное формальное объяснение. Принято считать,
что белорусская революция не является «геополитической». Белорусы не хотят делать выбор между
Западом и Россией, а потому, дескать, пусть разбираются сами. Но такое объяснение вряд ли устроит
тех, кто указывает, что Россия-то свой выбор сделала и недвусмысленно поддержала Лукашенко. Ссылку
на то, что ЕС в принципе не способен на быстрые решения, а в пандемию особенно, тоже трудно принять
полностью – особенно если вспомнить украинский опыт.
Скорее причины сдержанности ЕС надо
искать в другой плоскости. И первая из них довольно очевидна – на белорусском направлении позиции
России попросту неизмеримо сильнее, чем у ЕС. Причем речь здесь не только об экономической и
медийной зависимости Минска, общих интеграционных структурах и карьерных лифтах для белорусской
элиты в российском бизнесе. Не меньшее значение имеет готовность России к эскалации – готовность в
случае необходимости использовать силовые инструменты.
Кроме того, у Москвы есть на выбор
разные варианты дальнейшего поведения. Она может сделать ставку на сохранение у власти Лукашенко,
который, несмотря на всю смелость его риторики, никогда не переступал красных линий и не стремился
увести страну на Запад. Наоборот, отказываясь от реформ, он гарантировал сохранение зависимости от
российских субсидий.
Но Москва может поставить и на конституционную реформу, по итогам
которой пророссийская партия завоюет доминирующие позиции в белорусском парламенте. Или выбрать еще
какой-то способ привести к власти в Минске собственную клиентелу. Это совсем не обязательно
произойдет, но может произойти при определенных обстоятельствах.
На этом фоне влияние ЕС
выглядит блекло. Брюссель вроде бы перезагрузил отношения с Минском после 2015 года, но не пошел
дальше. ЕС, пусть и оправданно, отказался от идеи перекупить лояльность Лукашенко и не стал
предоставлять стране финансовую помощь, на что белорусский режим очевидно рассчитывал.
Одновременно ЕС не требовал внутриполитической либерализации, из-за чего утратил симпатии
проевропейских белорусов и создал у режима иллюзию, что отныне Европа всегда будет игнорировать
внутриполитическое измерение ситуации. Для этого достаточно лишь рассказывать европейским послам
истории о российском давлении и время от времени арестовывать пророссийских блогеров или условных
вагнеровцев.
Красноречивой иллюстрацией того, насколько слово ЕС утратило всякий вес в
Минске, стали европейские дипломаты, которые в сентябре приехали домой к Светлане Алексиевич, чтобы
защитить ее от ареста. То есть если бы не физическое присутствие европейских граждан с
дипломатическим иммунитетом, она была бы арестована, несмотря на все протесты и выражение
озабоченности ЕС. Впрочем, впоследствии Алексиевич все равно пришлось покинуть страну.